Египетской, я даровал вам "страну, текущую молоком и медом" (включая сектор Газа!). "Пятикнижие", соответственно, призывает и любить Бога, и испытывать душевный трепет перед ним. Мнение соплеменников отходит теперь на второй план, о чем имеется недвусмысленное указание: "Не следуй за большинством, чтобы сотворить зло... (Исх., 23:2).
Каждый человек должен сам свершать свой моральный выбор и нести за него ответственность: «Ко вратам грех положен: тебя вожделеет он, а ты будешь властвовать над ним», - говорит Бог Каину (Быт.,4:8). Далее "Пятикнижие" рассказывает о том, как Иосиф, который был "прекрасен видом и прекрасен ликом", не ответил взаимностью жене своего хозяина Потифара, начальника секирщиков фараона. "Как же я сделаю это великое зло и согрешу перед Богом?!" - вопрошает Иосиф (Быт., 39:10).
Оживив в своем воображении историю, Томас Манн в романе "Иосиф и его братья" рассказывает, как Иосиф пытается объяснить своей "впавшей в любовное неистовство" госпоже, что его останавливает не столько страх перед возможным наказанием, сколько чувство вины перед хозяином, который ему доверился и которому он всем обязан. Боюсь я нашего господина, - говорит Иосиф жене Потифара, - "как боятся Бога не из-за того зла, которое он может тебе причинить, а ради него самого". Эти слова Иосифа можно истолковать как проявление совести - внутреннего морального закона.
В отличие от морали, основанной на чувстве стыда перед "другими" или страха перед наказывающим за грехи Богом, совесть - мораль стыда перед самим собой. Такая мораль может обходиться без внешних стимулов (без "внешнего управления"): для человека, чье моральное сознание возвысилось до уровня совести, "не все дозволено" даже если он не верит в Бога и не считается с тем, "что скажет Марья Алексевна". И, напротив, все дозволено тому, у кого нет "ни стыда, ни совести". Муки совести - удел индивида, становящегося личностью, верный знак успешного продвижения по пути индивидуализации.
Справедливо и обратное утверждение: повелители толп всегда стремятся подавить все проявления совести («химеры, именуемой совестью», как выражался Геббельс), Для того чтобы жить по совести, надо обладать развитой интуицией: ни один этический кодекс, сколь бы подробным он ни был, не в состоянии предусмотреть все хитросплетения жизни. Мораль нельзя свести к алгоритму, она не поддается "формализации", мораль - дело творческое.
Для человека верующего моральная интуиция - голос Бога (но голос этот надо расслышать, надо не поддаться уловкам дьявола!). Кант, судя по его так часто цитируемому изречению, относился к «моральному закону внутри нас», как к чуду. Психологическая наука видит в интуиции внезапно всплывающий в нашем сознании результат работы подсознания - результат не всегда верный. Пришедший на смену многобожию единый Бог Ветхого Завета, Бог, вступающий в договорные отношения с избранным им народом, от своего имени провозглашающий возвышенный этический кодекс - и все это в столь древние времена! Hесомненное чудо!
Для людей верующих - чудо в прямом смысле этого слова, для неверующих - в смысле переносном. Ведь для человека с воображением возникновение нового качества - всегда чудо, вне зависимости от того, идет ли речь о внезапно раскрывшемся цветке или о прорыве к новым интеллектуальным горизонтам. Желая подчеркнуть столь явно выраженную оригинальность этой древнейшей формы монотеизма, иногда даже вводят для нее специальный термин: "этический монотеизм" (возможно, правильнее было бы "этически-правовой монотеизм").
А теперь остановимся и прислушаемся к голосам тех знакомых с "Пятикнижием" читателей, которые, добравшись до этого места статьи, испытывают чувство оправданного недоумения: нарисованная выше картина "этического благолепия" разительно противоречит призывам еврейского Бога к насилию над своим и другими народами. Как соотнести эту мораль с гуманизмом Пятикнижия? А как соотнести роман "Дон-Кихот" - одно из ярчайших проявлений гуманизма европейского - c человеконенавистническими заявлениями автора этого романа, горячо одобрявшего высылку евреев из Испании?
Как, наконец, следует ныне воспринимать слова Иисуса, призвавшего подвергать мучительной казни всякого, "кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня" (Матф., 18:6)? Ответ достаточно очевиден: во всех этих случаях нам следует не столько осуждать с высоты наших нынешних взглядов древнюю племенную мораль (вполне естественную для своего времени!), сколько восхищаться сохранившими свое значение до наших дней этическими прозрениями «мрачного прошлого».
Уже в Талмуде ясно просматривается облагораживающая трактовка именно тех мест «Пятикнижия», которые расходятся с современной этикой. Аналогичная тенденция проявляется и в современном католичестве. Мы в очередной раз сталкиваемся здесь с проявлением свойств нашего развивающегося мира, где новое постепенно возникает из старого и несет на себе его следы.
Под пером Томаса Манна совесть пробуждается на самой заре священной истории, еще до дарования "Декалога". По данным науки, эпоха, когда были письменно зафиксированы тексты "Пятикнижия", непосредственно предшествует Осевому времени. Упоминается в "Пятикнижии" и железо (Исх., 8:10), что подтверждает связь между "осевым временем" и "железной революцией". Начавшись с блестящего правления первых израильских царей, этот период еврейской истории завершается тяжелейшим кризисом: разгромом Израильского и Иудейского царств, разрушением Иерусалима и его храма, вавилонским пленением евреев.
Так же как и после Катастрофы, постигшей евреев в ХХ в., не мог не возникнуть вопрос о странном бездействии Бога, не защитившего избранный им народ. В те времена поражение в борьбе с иноземными захватчиками рассматривалось как знак того, что "их" племенные боги сильнее "наших". Народ отказывался от почитания своих богов, постепенно утрачивал самобытность и "растворялся" среди победителей. Еврейский народ сделал в кризисной ситуации иной, не традиционный, выбор.
Пророки Израиля, страстно обличавшие соплеменников, убедили их в том, что не Бог, а они сами повинны во всех бедствиях: Бог карает народ свой за грехи его, и прежде всего за самый тяжкий из них - поклонение иным богам и идолам. И тогда ответом на смертельный вызов исторической судьбы стало более тесное религиозное сплочение: народ "выбрал себя". Чтобы "жить", он не только сохранил свою самобытность, но и усилил ее.
Можно только сожалеть о том, что ни один из авторов романов о жизни в других галактиках не попытался представить нам, как выглядела бы история Европы, если бы выбор был иным, и военное поражение малочисленного народа завершилось его «этнической капитуляцией». Ситуация судьбоносного выбора вновь возникла во II в. до н. э., когда Палестина оказалась под властью наследников Александра Македонского, насильственно заставлявших евреев поклоняться греческим богам.
Отстаивая религию предков, погибали самые добродетельные. Их гибель (несомненное зло) вступала в явное противоречие с образом всемогущего (создавшего мир) и всеблагого (установившего этические нормы) Бога: любые два из перечисленных утверждений опровергали третье. Теологам и по сей день не удается полностью преодолеть это исходное противоречие религиозной этической мысли, и оно по-прежнему приводит в недоумение каждого, кто занимается таким несуразным делом, как анализ религии с позиций логики (забывая о том, что никакое логически выверенное учение не в состоянии овладеть массами).
Предполагается, что именно в рассматриваемый период, чтобы как-то объяснить гибель праведников, возникло в иудаизме учение о бессмертии и загробном (а не при земной жизни) воздаянии каждому "по делам его". Представляется очевидным: такое учение могло возникнуть лишь при достаточно высоком уровне индивидуализации - уровне, на котором в диалоге с Богом участвовал уже не народ как целое, а каждый человек в отдельности.
Наряду с религиозно-этическими исканиями евреев, одним из корней, на которых произросло древо современной морали Запада, была античная философия. Герои поэм Гомера, отразившего древнейший период истории Греции, страдали не от мук совести, а от стыда перед другими людьми и страха перед гневом богов, которые карали и миловали смертных людей без всякой видимой связи с их нравственностью: на заре индивидуализации мир воспринимался человеком как нечто таинственное и всесильное.
Эта архаическая мораль, свойственная сознанию мифологического типа, была в дальнейшем оттеснена античной философией, ставшей одним из самых высоких достижений духовной культуры человечества. Этические проблемы были в центре внимания античной философии. Пристального внимания заслуживает, в частности, решение этих проблем, предлагавшееся философской школой стоиков. Основанная на разуме мораль стоиков полностью контролировалась совестью и делала их не подвластными ни собственным страстям, ни бедствиям жизни.
И это были не пустые слова: действенность такой "рациональной морали" продемонстрировал Сократ, совесть которого не позволила ему уклониться от вынесенного ему смертного приговора, хотя он и считал его несправедливым. Но высокий уровень мышления, достигнутый философами, жившими во времена расцвета античной цивилизации, не стал, как пишет Ясперс, "общим достоянием, ибо большинство людей не могло следовать по этому пути".
В своем влиянии на "широкие массы трудящихся" древних греков (не верьте тем, кто утверждает, будто бы в античном мире физическим трудом занимались только рабы!) философы античности преуспели лишь в дискредитации старых богов, но не в создании новых. Религией для "большинства людей" не мог стать и иудаизм с его абстрактным Богом и 613-ю заповедями "Пятикнижия". Глубокий религиозный кризис последних веков существования Римской империи сумело разрешить только христианство: "отпочковавшись" от иудаизма, создав миф о Боге, который одновременно является страдающим, близким людям человеком, и обогатившись достижениями греческой философии, христианство со временем стало религией людей разных национальностей, любого социального положения и уровня интеллекта.
Своим успехом христианство во многом обязано апостолу Павлу, которому приписывается около половины всех произведений христианской литературы, вошедших в Новый Завет. Это так называемые Послания, написанные еще до того, как были зафиксированы тексты Евангелий. Автор посланий решает "сверхзадачу": он решительно размежевывается с иудаизмом и иудео-христианскими сектами, почитавшими в Иисусе пророка, но соблюдавшими заповеди "Пятикнижия".
Он охвачен "логикой борьбы"! Если для иудаизма на первом месте стоит исполнение заповедей "Пятикнижия", то Павел провозглашает: "Человек оправдывается верой, независимо от дел закона" (Рим.,3:28). Отныне вера в божественное происхождение Иисуса признается необходимым условием спасения. Но является ли это условие достаточным?
Нет, ибо как гласит другой постулат Павла: "И за сие пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи. Да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду" (Фес. II, 2:11,12). Это нетривиальное утверждение обычно трактуется как Предопределение: Бог по одному ему известным соображениям делит людей на грешников и праведников и наказывает первых из них. Легко заметить, что Предопределение уподобляет Бога слепому року архаических мифов. Павел был не только идеологом, он был также талантливым пропагандистом и организатором.
Утверждению христианства во многом способствовала созданная им организационная структура, впоследствии превратившаяся в централизованно-бюрократическую структуру Римской церкви. Первоначально соперничавшие с христианством другие религиозно-философские течения ничем подобным этой "церкви нового типа" не располагали, что в значительной мере и предопределило их поражение в конкурентной борьбе.
Как и всякая бюрократическая структура (например, превратившаяся в КПСС подпольная партия "нового типа", созданная Лениным, или чиновничий аппарат, управляющий экономикой современного государства), Римская церковь стремилась вначале полностью подчинить себе объект управления, а затем и получить за его счет материальные выгоды. Учение о предопределении препятствовало достижению этих целей. К чему церковь, обещающая за денежное вознаграждение изменить посмертные судьбы, если все предопределено?
И церковь старалась не привлекать внимания своей паствы к учению о предопределении, предоставив рассуждать о нем теологам. Напомним: перевод Библии на национальные языки с недоступной народу латыни карался в ту пору смертью. Ко времени Лютера корыстолюбие церкви сделало ее предметом морального осуждения и привело к утрате авторитета. В сочетании с принимавшим порой прямо-таки патологический характер страхом перед загробными муками, это ввергло католичество в глубочайший духовный кризис, о чем уже говорилось в ранее опубликованных статьях.
Так же, как и предыдущие духовные кризисы - после "железной революции" и на выходе из античности, - кризис конца Средневековья поставил общество перед выбором: новым формам общественной жизни нужна была новая мораль. Ответом на это "требование истории" и стала «моральная революция", произведенная Лютером. И вновь проявила себя логика борьбы: поскольку утвердиться новая мораль могла, только порвав с католической церковью, Лютер вернулся к тем временам, когда церковная организация только зарождалась - к постулатам апостола Павла, к Предопределению. Спираль - любимый образ философии истории.
В нашем случае подъем по витку спирали совершила история религиозной морали: обращение Лютера к прошлому, по всем правилам диалектики, означало, вместе с тем, и восхождение на более высокий моральный уровень. Высшей моральной инстанцией должна была теперь стать совесть верующего. Общение с Богом «через церковь» должен быть заменить непосредственный диалог с ним (аналогия с тем, что говорилось выше об иудаизме, вполне уместна).
Итогом лютеровой революции стала для христианства новая - «протестантская» - этика. Ее возникновение - одно из наиболее значительных событий в духовной жизни Западной ветви человечества. Последствия этого события, которые оживленно обсуждаются по сей день, станут далее предметом и нашего рассмотрения.
Анатолий Сирота
Источник: www.maranat.de
Опубликовано в журнале «Партнер» (Дортмунд) №№ 2,4 (101,103), 2006
Использование материалов данного сайта разрешается только с установкой прямой ссылки на www.maranat.de.
Оглавление Закономерности в немецкой истории Печать
